Икона, сохранившая жизнь.
Эта икона Божией Матери «Казанская» со странной полустёршейся надписью латиницей на обороте: «Eta ikona budet hranit was wsu schizn» украшает Скорбященскую церковь в Санкт-Петербурге.
Одна из прихожанок рассказала её удивительную историю.
— Однажды в храм вошла старая женщина и всплеснула руками, увидев Казанскую икону Богородицы.
— «Как эта икона попала к вам? Я же подарила её одному немецкому солдату! — удивилась она.
— Я узнала её по характерным вмятинкам на окладе».
Я пояснила, что икону несколько лет назад передало храму немецкое консульство, находящееся в нашем городе.
Женщина расплакалась, сказала, что её зовут Вера, и поведала, как в своё время православная святыня их семьи оказалась в Германии.
«Я бежала из родного села, оказавшегося в самом центре боёв.
Хотела уехать с сестрой и своими тремя ребятишками ещё раньше, но мама тяжело болела и не вынесла бы дороги.
«Приеду позже», — пообещала я сестре, отправляя её с детьми под Рязань, где в колхозном посёлке жила наша тётка.
Через месяц мама умерла, успев благословить меня фамильной иконой Божией Матери «Казанская».
Этой иконой покойный дед благословлял в своё время маму перед свадьбой, а мама 15 лет назад благословила нас с Сашей, хотя муж мой был комсомольцем.
Теперь икона лежала в моём тощем вещевом мешке беженки.
А сама я сидела под навесом одного из станционных пакгаузов и следила за безумным танцем снежных вихрей.
Думать уже ни о чём не могла, лишь пыталась глубже затолкать кисти рук в узкие рукава демисезонного пальто.
Холод и голод — вот всё, что я чувствовала.
Тут, громыхая, подкатил состав, двери вагонов открылись, и фрицы, встав шеренгами, стали передавать друг другу длинные ящики.
«Оружие привезли» — мелькнула равнодушная мысль.
Но другая тотчас больно уколола: «На фронт!
Туда, где воюет мой Саша!
Из этих автоматов будут стрелять в него, в других русских солдат…
Вот проклятые!»
Удивительно, но немецкие патрули не обращали внимания на меня — одинокую отощавшую от голода женщину.
Не помню даже, когда я последний раз ела: часики, обручальное кольцо, мамины серёжки я давно уже обменяла на еду.
Я нащупала под заиндевелой тканью мешка латунный оклад.
«Заступница Пресвятая Богородица! — зашептала окоченевшими губами.
— Спаси и сохрани моих детушек, сестру Надю. Сохрани и защити моего мужа, раба Божия воина Александра».
«Что? Плёхо?» — раздалось над самым ухом.
Поднимаю голову: рядом со скамьёй стоит немецкий солдат.
В его голосе прозвучало сочувствие, и я ответила: «Плохо».
Немец сел рядом.
Поставил на землю толстый ранец, некоторое время копался в нём, потом протянул руку: «Nimmt!»
Это был квадратный ломоть хлеба, на котором розовела полоска сала.
Я приняла угощение и впилась в него зубами.
Немец достал из ранца термос, налил в крышку дымящийся чай: «Heiss! Gut!»
Наверное, он был в карауле здесь, на станции.
На вид лет двадцать, голубоглазый.
Лицо простоватое.
И волосы наверняка светлые, как у моего старшего сына Андрейки, только не видно их под шапкой.
Немец указал рукой на паровоз, потом на меня и, смешно сморщившись, видимо пытаясь найти слово, спросил:
«Тальеко?»
— «Далеко! Теперь уже не добраться!»
Я вдруг стала рассказывать ему, что надеялась добраться до тётки и как осталась безо всего.
И заключила: «А у меня там дети. Киндер. Понимаешь?»
Я показала рукой сверху вниз — мал мала меньше.
Парень кивнул: «O ja, Kinder!»
— «Но мне не доехать.
И не дойти. Я просто замёрзну».
Я даже не сразу осознала, что плачу.
Немец опять потянулся к ранцу и вытащил увесистый пакет: «На. Взять».
Он открыл пакет и, тронув его содержимое, лизнул палец: «Gut!»
В пакете была соль.
Соль, которая сейчас стоила дороже золота.
За соль давали хлеб, молоко, да что угодно…
В пакете было не меньше трёх килограммов.
А он теперь так вот просто взял и отдал её мне, совсем незнакомой русской женщине.
Увидав моё ошеломленное лицо, парень улыбнулся и что-то сказал.
Я не поняла.
Тогда он встал, завинтил свой термос, сунул в ранец и, помахав рукой, пошёл прочь.
«Постойте! — бросаюсь за солдатом вдогонку.
— Вот, возьмите, пожалуйста».
Протягиваю ему икону. «Was ist es?»
— «Эта икона будет хранить вас всю жизнь», — говорю твёрдо.
Он не понял.
Снова повторяю: «Эта икона будет хранить вас всю жизнь».
Солдат достал из кармана химический карандаш, послюнил и, перевернув доску, попросил произнести ещё раз.
И пока я медленно, по слогам, говорила, он выводил на доске латинскими буквами: «Eta ikona budet hranit was wsu schizn».
Больше мы никогда не встречались…
А я, выменяв на соль тёплую одежду, валенки и хлеб, добралась до Рязани.
В сорок пятом вернулся с войны муж Саша».
Внимательно выслушав взволнованную женщину, я с радостью пересказала то, что мы узнали от представителей немецкого посольства, передавшего Казанскую икону нашему храму.
Тот немецкий солдат прошёл всю войну.
У него на глазах погибали его товарищи, однажды взорвался грузовик, в котором он ехал, но он успел выскочить за мгновение до взрыва.
Остальные погибли.
В конце войны снаряд ударил в блиндаж, который он покинул также за одно мгновение.
Незримая сила русской иконы надёжно хранила его.
И тогда он многое понял и переоценил в своей жизни, и его душа раскрылась для молитвы.
Он вернулся домой, женился, вырастил детей.
Икону поместил в красивом киоте на почётном месте и всю жизнь перед нею молился.
А когда стал стар, наказал старшему сыну после своей смерти отнести дар русской женщины в российское консульство:
«Эта икона жила в России и должна туда вернуться.
Пусть передадут её в Ленинград, город, выстоявший в блокаду, умиравший от холода и голода, но не сдавшийся».
Так в середине девяностых годов в одной из вновь открывшихся церквей Санкт-Петербурга, где настоятелем тогда был протоиерей Александр Чистяков, появилась небольшая икона Божией Матери «Казанская» со странной латинской надписью на обороте «Eta ikona budet hranit was wsu schizn